На фоне обязательной эвакуации граждан из Донецкой области, десятки тысяч людей, вынужденных бежать из Донбасса и из других восточных областей Украины в начале российской агрессии, так и не могут организовать нормальную жизнь.
Вторжение России в Украину обосновывалась Кремлем в том числе стремлением “освободить” русскоязычное население. Спустя полгода восточные и юго-восточные области – где до войны была самая большая доля русскоязычных украинцев – продолжают оставаться ареной ожесточенных боев и ежедневных обстрелов. Разрушенная войной инфраструктура и приближающаяся зима заставляют покидать свои дома и тех, кто до последнего не хотел этого делать.
С другой стороны, многие люди, вынужденные бросить свои дома месяцы назад, в отчаяние от нескончаемой войны и неустроенности всерьез размышляют над вариантами возвращения домой. Хотя у многих, скорее всего, дома больше нет.
“Думали, на две недели”
С начала войны Львов принял больше беженцев, чем любой другой город в Европе. Но закрепиться и обосноваться здесь многим оказывается непросто. Неустроенность и безработица приводят к тому, что некоторые выходцы из восточных областей Украины готовы возвращаться даже в полуразрушенные города, под обстрелы и в оккупацию.
“Мне 32 года. Я выросла на Донбассе, – рассказывает Лена. В начале апреля она приехала во Львов вместе с миллионами других людей с востока. – Думали, на две недели, в итоге застряли”.
На Лене сошлись все проблемы, с которыми в принципе могут столкнуться вынужденные переселенцы из охваченных войной областей востока и юго-востока страны. Она не говорит на украинском, не может найти работу, питается гуманитарной помощью, живет в контейнере с двумя маленькими детьми и не знает, жив ее муж или нет. Как выбираться из безысходности, она тоже не знает.
По данным ООН, с начала войны из Украины выехали 9,5 миллионов человек, 3,7 миллионов въехали назад. Сейчас в Европе находятся 5,9 миллионов украинских беженцев.
Но внутри Украины покинувших свои дома людей еще больше – 6,2 миллионов, по данным Международной организации по миграции. Здесь они могут рассчитывать на пособия от двух до трех тысяч гривен (53-80 евро) в месяц. Выплаты и государственная помощь с размещением доступны зарегистрированным переселенцам из определенных районов особенно пострадавших от войны областей. Жилья на всех не хватает.
По подсчетам Международной организации по миграции, с пиковых цифр весны численность вынужденных переселенцев, находящихся на западе страны, снизилась на 1,3 млн человек: кто-то едет дальше в Европу, а кто-то пытается вернуться домой. Но даже сейчас примерно четверть всех “внутренних перемещённых лиц” находятся в западных областях.
Чужие?
Больше половины (61%) вынужденных переселенцев внутри Украины – выходцы из восточных областей. И чем дольше идет война, тем больше их становится в процентном соотношении. Среди вынужденных переселенцев, оказавшихся и остающихся на западе Украины, преобладает пессимизм и безысходность.
Во-первых, про возвращение домой многие из них могут забыть – чем дальше на восток, там ниже шансы того, что дом уцелел. И тем выше шансы того, что придется пробираться через линию фронта.
Вторая проблема – язык. Большинство выходцев из Донецкой или Харьковской областей во Львове, с которыми говорила Би-би-си, либо не знают украинский, либо знают плохо. Они готовы его выучить, но это требует времени.
Отсюда вытекает третья проблема – безработица. Ситуация на рынке труда и так тяжелая из-за войны, а без украинского языка на западе страны шансы найти работу значительно снижаются. Поиск значительно усложняется, если у тебя маленькие дети, за которыми нужно присматривать. Большинство доступных вакансий открываются в сфере услуг. Но по закону, принятому еще три года назад и вступившему в силу в январе 2022 года, парикмахерам, официантам, барменам или заправщикам нужно знать украинский. Если в преимущественно русскоязычных городах востока всех могло устраивать допущение, что продавец мог переходить на язык клиента, если они оба его понимали, то на украиноязычном западе владение государственным языком принципиально для работодателей.
“Пыталась искать, спрашивать. Просто отказы, – рассказывает Лена про поиски работы. – Языковой барьер. Так вроде есть вакансии, но для нас нет. Мы же выросли, не разговаривая на украинском, у нас больше русскоязычных”.
Обвинить Лену или ее семью в чем-то хоть отдаленно напоминающем пророссийскую позицию крайне сложно, ее муж – военный ВСУ. И с первых дней войны она не знает, жив он или нет.
“Очевидцы говорят, он был в машине, было прямое попадание из танка. Это случилось на первых днях под Волновахой, на первой линии”, – рассказывает она.
Лене прислали две похоронки, но тела не нашли. Говорят, оно могло остаться на оккупированной территории, забрать нельзя. А пока нет тела, нет доказательств смерти. “Ну мало ли, может выжил, может, контузило, может, в плену где-то”, – говорит она.
Так как тело не нашли, Лена не может получить помощь от государства, которая обычно полагается семьям погибших военных. Несмотря даже на две похоронки. Но и уехать из Украины она не может, потому что надежда на то, что муж жив, все еще есть.
Вернуться домой она не может тем более – для российских военных, которые могут занять ее родные места в любой момент, она “своей” не станет по определению. “Они и так людей… а если семья военных, то совсем беда может быть”, – рассуждает Лена.
Но и во Львове она себя “своей” не чувствует. В качестве причин ей указывали на, что не говорит на украинском. “Но при чем тут мой язык? Мой муж воевал за Украину, они там все вместе были. Там никогда никто не гнобил”, – говорит Лена.
Власти признают, что государство сталкивается с неимоверной нагрузкой, и создать комфортные условия спасающимся от боевых действий людям задача крайне сложная. “Война – это стресс-тест для любой государственной машины, испытание на прочность системы ее управляемости и эффективность взаимодействия разных звеньев, – говорит Би-би-си советник главы Офиса президента Украины Михаил Подоляк. – Украинская государственная машина живет в этом режиме уже полгода и, учитывая реалии, достойно проходит это испытание”.
Подоляк говорит, что Украина ставит приоритезирует сохранение жизни своих граждан: “Невозможно эвакуировать и обустроить миллионы человек без сбоя, чтобы нигде не вылезли “баги”. Но другого выхода у нас нет – главное сохранить жизнь и здоровье людей. Все бытовые сложности можно поправить. Жизнь вернуть нельзя”.
Помощь сворачивается?
По данным Международной организации по миграции, 14% вынужденных переселенцев, оказавшихся в западной Украине, сталкивались с дискриминацией из-за своего происхождения. В среднем по стране этот показатель 9%. В докладе специально отмечается, что отношение к временным переселенцам в целом в стране положительное. Говорится также, что респонденты как правило, не сталкиваются с дискриминацией со стороны медучреждений, местных властей или работодателей, но говоря о проблемах, упоминают конфликты с местным населением, при получении доступа к гуманитарной помощи, в общественном транспорте и, например, в школах.
Марина и Александр живут в том же модульном городке, что и Лена. Они приехали во Львов из Краматорска. Через несколько месяцев жизни в западной Украине они задумались о возвращении домой, несмотря на обстрелы: работы нет, деньги заканчиваются.
Их сын ходил в украинскую школу еще в Краматорске. Жить в России или под российской оккупацией они не хотят, в “русский мир” не верят. Но сами выучить украинский за несколько месяцев тоже не могут, а где работать, на что жить и как общаться с внешним миром, пока они говорят только по-русски, непонятно.
“Не хотят брать [на работу], потому что переселенка, потому что ломаный язык, вот учите украинский как правильно, как мы разговариваем”, – рассказывает Марина.
Контент из YouTube окончен, 1
Теоретически, и Лена, и Марина с Александром, и другие несколько десятков жителей модульного городка могли бы расслабиться на ближайшие полгода – у них есть крыша над головой, есть бесплатное питание. Правда, только раз в день. Остальное люди добирают у волонтеров. “Вокзал, церкви – где что”, – говорит Лена.
Волонтер Елена работает на привокзальной кухне с первых дней войны. Говорит, сначала местные приносили, что могли, а волонтеры мазали бутерброды прямо на месте. Потом появились гуманитарные организации, еду начали доставлять централизованно. Сейчас у нее палатка вторых блюд, обеды доставляет World Central Kitchen.
Уже в июне, говорит Елена, местные власти заговорили о том, что привокзальную кухню пора закрывать: “Они мотивировали это тем, что мы сейчас кормим в основном бомжей и неблагополучных. Хотя они своими глазами видели – люди стояли за едой абсолютно нормальные с детьми, с колясками”.
Она не скрывает, что беженцев стало меньше: в начале войны они принимали по 120 000 человек в день, сейчас – по пять-шесть тысяч. И то, что среди посетителей привокзальной кухни есть представители не самых благополучных слоев общества, тоже очевидно. Но это не означает, что помощь больше никому не нужна.
“Есть те, кто только приехал, есть те, кто только что устроился на работу, – перечисляет Елена. – Понятно, что сразу им зарплаты никто не выплатит, они должны сначала месяц отработать. Приходят вечером [после работы], берут покушать – в том числе на работу”.
“К нам вот ночью приехал эвакуационный поезд, в городе похолодало до 15 градусов, хотелось дать людям горячего супа. Но у нас его больше нет”, – говорит она.
Учитывая, что война не прекращается, все больше людей остается без крыши над головой, Елена никак не может поверить, что в ближайшее время проблема с беженцами рассосется сама собой. По данным Международной организации по миграции, каждый десятый переселенец точно знает, что его дома больше нет.
“А куда этим людям ехать? Им есть куда? Вот, например, Северодонецк, там осталось 10% [инфраструктуры]. Куда возвращаться? Северодонецк, Лисичанск, Луганск, Мариуполь, Чернигов – куда им возвращаться? Некуда”, – говорит Елена.
Самые уязвимые
“Оставить родной дом, покинуть свой город и уехать за сотни километров, чтобы укрыться от пуль и снарядов – это большое психологическое испытание. Вполне естественно, что люди испытывают эмоциональные качели: все хотят вернуться домой, но не хотят жить под пулями, без воды, тепла и электричества, – говорит советник главы Офиса президента Украины Михаил Подоляк. – Если посмотреть шире, люди хотят вернуться в 23 февраля, в спокойную жизнь на украинской земле, где не было войны. Задумываться о возвращении домой и поехать обратно в город, возле которого пекло боев – это все же разные вещи”.
Разумеется, не все ситуации безвыходные, многие переселенцы тоже находят работу и могут позволить себе аренду. По словам главы Львовской области Максима Козицкого, Львовская область – первая по количеству перемещенных предприятий: переехали 193, работу возобновили 115.
Однако это мало помогает уязвимым слоям общества – например, многодетным семьям и инвалидам. По данным Международной организации по миграции, в категорию уязвимых попадает примерно половина семей беженцев.
В каждой второй есть пожилые люди, у 46% семей есть дети, в каждой четвертой семье есть люди с инвалидностью, почти в каждой десятой есть беременные женщины, в каждой третьей – хронически больные люди.
Елена говорит, что именно эти люди чаще всего приходят за бесплатными обедами и становятся постоянными посетителями. Многие в принципе не могут работать – кто-то сам с инвалидностью, на ком-то больные родители или дети с инвалидностью.
“Вот у меня есть пример – мама с тремя детьми. Один ребенок инвалид, второй имеет психические расстройства. На (социальные) выплаты она сняла себе комнату. Но кушать она приходит сюда, – продолжает Елена. – Как может найти человек работу, если ему 60 или 50? Если у нас (во Львове) даже женщинам за 40 говорят – до свидания. Плюс, переселенцев не хотят. (…) Они ненадежные – где потом их искать”.
“Живем одним днем”
Беженцы рассказывают, что сокращается не только объём еды на вокзале, но и места бесплатного расселения, которые до сих пор предоставляло самоуправление. Ирина из Лисичанска сейчас живет в одной из львовских школ со взрослым сыном.
Рассказывает, что у сына “масса проблем со здоровьем”, уже во Львове он лежал в больнице. Но для армии он формально годен, поэтому из страны не выпускают.
О муже Ирина ничего не слышала больше месяца, не знает, жив или нет. Покинуть Украину и жить на европейские пособия Ирина не может.
Вернуться в родной Лисичанск она тем более не может – во-первых, он под российской оккупацией, во-вторых, линия фронта совсем рядом.
“Мы 40 дней сидели в подвале, в последние дни снаряды падали уже во двор, у меня нервная система не выдержала, мы с сыном уехали. А муж там с кошкой остался… такой упрямый”, – рассказывает Ирина.
В школе есть бесплатное питание, но иногда это “несколько печенюшек на завтрак”, остальное они с сыном добирают на вокзале. Привокзальная кухня может закрыться в любой момент, а руководство школы все чаще просит их съехать. Объясняют то “постановлением сверху”, то предстоящим ремонтом.
Куда идти, Ирина не знает – то ли в ближайший подвал, то ли под дверь к социальным службам. Найти работу, будучи пенсионеркой, она не надеется. На что жить дальше, не знает. Говорит, аренда – как минимум три тысячи гривен, пособие для переселенцев – две. “Мы живем одним днем…”, – заключает Ирина.
Усталость и разочарование
С первых дней войны львовяне предоставляли переселенцам свои квартиры бесплатно. Многие продолжают делать это и сейчас. Но поддерживать такую благотворительность в течение полугода непросто.
“Местные разочаровались в беженцах, – рассказывает волонтер Елена. – В том смысле, что переселенцы, которым давали возможность пожить бесплатно, ломали унитазы, краны, разрисовывали стены. Очень много таких примеров. Поэтому наши люди тоже немного обозлились – вот мы вам помогаем, а вы нас так благодарите”.
Есть и политические разногласия. Руслан, как и волонтер Елена, коренной львовянин, работает таксистом, говорит, что вместе с ним работают как минимум пятеро беженцев с востока. Отношения хорошие. Так что, работу найти можно. Проблема, по его словам, в том, что не все переселенцы хотят ее искать.
“Везде есть душевные и хорошие люди, но вот так процентов двадцать – особенно старших – считают, что мы, западные украинцы, виноваты в том, что началась война, – рассказывает Руслан. – Но почему-то наши ребята стоят в очередях в военкоматы, чтобы защищать восток Украины. А наши пацаны, даже те, кто уже прошли ад, возвращаются назад, даже с протезами, все равно в свои роты, батальоны. Никто не прячется. А ихние тут хлопцы по кабакам гуляют. Почему так?”
Елена соглашается, что иногда проблемой становится и языковой вопрос: “Есть прецеденты, когда умеют говорить на украинском, но принципиально не говорят, потому что им украинский не нравится”.
“Ну страшно, ну а шо…”
По данным Международной организации по миграции, домой вернулись 5,5 миллионов внутренних беженцев (тех, кто получил статус перемещенного лица внутри Украины). В первую очередь люди возвращаются в Киев и на восток страны (по 22%). Но если в Киеве сравнительно спокойно, то на востоке становится опаснее с каждым днем.
Владимир приехал во Львов из Славянска, он – пенсионер. Пенсию тратит на аренду квартиры, за продуктами приходит на вокзал. Говорит, если кухня закроется, придется ехать домой.
“Вечного ничего нет. Будем домой возвращаться по-любому, говорят, в гостях хорошо, а дома лучше, – говорит Владимир. – Ну страшно, ну а шо… Многие соседи наши возвращаются, я вот им звоню иногда. У нас вот Славянск, а вот ДНР… Оттуда бомбят, отсюда… Но больших разрушений – я вот звонил домой – нету”.
Влад волонтерит в той же привокзальной кухне, сам он из Николаева. Говорит, что среди постоянных посетителей много тех, кто готов вернуться.
“Трудно сказать, что с ними станет. Некоторые уедут домой, туда, где бомбят, это сто процентов, – рассказывает Влад. – В Николаеве сейчас очень сильные прилеты, но люди хотят приехать, потому что их выгоняют со школ, у них нет работы, они не могут снять квартиру, квартиры очень дорогие. Они вынуждены уезжать домой”.
Он тоже живет в одной из львовских школ, и его тоже выселяют – в школе собираются делать ремонт. “Жизнь покажет, может, тоже вернусь в Николаев”.
